Лучший учебник истории

Листая страницы семейного альбома...

Рассказчик - Юлия ГРАБАЛИНА, дизайнер-верстальщик журнала "Казань"

Оба моих деда воевали. Хорошо помню дедушку со стороны мамы Израиля Марковича Оскотского. В общении с ним я проводила много времени в детстве и в школьные годы. Его не стало, когда мне было уже семнадцать. Будучи маленькой, я очень любила, когда он сажал меня рядышком и рассказывал о своей нелёгкой жизни, в том числе о войне. Он родился 13 мая 1913 года в городе Городок Витебской области Белорусской ССР. В 1931 году окончил Городокский (Белоруссия) техникум механизации сельского хозяйства. По распределению попал в Татарстан. Был участником двух войн: советско-финской 1939–1940 годов и Великой Отечественной. В 1943 году оказался в самой гуще Курской битвы и чудом остался в живых. Награждён орденом Отечественной войны II степени. После войны дедушка окончил КАИ и двадцать пять лет руководил группой конструкторов Казанского оптико-механического завода.

Израиль Оскотский. 1960-е

Бабушка со стороны мамы Полина Соломоновна Смоляр родилась 19 декабря 1923 года в местечке Словечно Житомирской области Украинской ССР. О войне она ничего не рассказывала, видимо, слишком тяжёлые воспоминания. Знаю только, что она служила в войсках НКВД, была награждена медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.». Война застала её студенткой финансово-экономического института. Она не доучилась. И, хотя у неё не было оконченного высшего образования, благодаря своим знаниям и опыту она много лет проработала начальником отдела труда и зарплаты кондитерской фабрики «Заря».

Полина Смоляр. Казань. 1947

Справка о военной службе Полины Смоляр.

Бабушка с дедушкой прожили долгую жизнь, воспитали детей и внуков. Как драгоценную реликвию они берегли победный номер газеты «Правда» за 10 мая 1945 года и показывали его нам. Также в нашей семье хранится аудиозапись воспоминаний дедушки о военных временах. В 1996 году её сделал мой дядя, Юрий Израилевич Оскотский. Дедушке в то время было уже восемьдесят три. Может ли бумага передать эмоциональный рассказ дедушки-фронтовика? Расшифровывая эту памятную запись, я максимально старалась сохранить интонацию его живой речи.

Израиль Оскотский:
«Из войны можно было выйти или убитым, или раненным, а живым, целым — нет!»

Израиль Оскотский

«В конце ноября 1939 года меня мобилизовали в армию. Шла финско-советская война. Однажды отправили нас на южный берег Финского залива в город Кингисепп. И оттуда мы должны были наступать на финский город Выборг через Финский залив по льду! И вот начали мы наступление, а нас стали обстреливать из самолётов — бросать бомбы. Я с любопытством смотрел, как они летят из самолёта, и всё думаю: этот — недолёт, этот — перелёт. Меня товарищ сбросил на лёд: «Что ты стоишь, что ты смотришь?!» Вот тогда я только опомнился. Короче говоря, наступление не удалось, мы вернулись в Кингисепп.

Оттуда поехали на машинах через Ленинград уже не по морю, а по берегу. Наступали на Выборг. Не дойдя немножко до города, я проводил линию связи и вдруг попал на мину. Меня подбросило в воздух и шлёпнуло наземь. Лежу и соображаю: «Живой — не живой?» Пошевелил рукой, поцарапал землю — царапается, значит, живой. Приподнялся — плохо себя чувствую. Расстегнул шинель, пошёл к своим, думаю: «Ох, мне всыпят, что я не выполнил задание!» Но один встречный солдат вдруг говорит, что у меня кровь бежит из рукава. Ну?! Где? Что? Я посмотрел — кровь, и обрадовался! Почему я обрадовался? Потому что меня не будут ругать, я действительно раненный. Дело было 8 марта 1940 года! Чуть-чуть не дошёл до Выборга!

Меня положили на носилки, носилки подвесили в автобус специальный и повезли. Повезли в Ленинград, конечно. Нас стал обстреливать самолёт из пулемётов. Шофёр погнал машину по кочкам. И вдруг одна носилка отцепилась, придавила ниже лежащего. Миновали эту опасность, добрались до железной дороги. Там поезд, и в вагоны нас. Я посмотрел: «Ба-а, такие чистые постели, а я такой грязный! Как это я лягу на такие чистые простыни?» Уговорили меня. Поехали.

Приехали в Ленинград в какое-то медицинское учреждение. В ожидании врача я стал с одним раненым играть в шахматы. Сестра подсунула градусники. А у меня была, видно, температура около сорока. Всё, носилки! Меня — на носилки! Опять на носилки! Чего вы? Я хочу играть в шахматы, а меня на носилки! Увезли в институт скорой помощи и сразу на операционный стол. У меня была ранена рука в локте, оперировали под общим наркозом. Говорят мне: «Считай!». «Ну, пожалуйста, буду считать: раз, два, три, четыре…» Ба-а — чувствую, что меня душат, я не вытерплю, и решил: «Всё, задыхаюсь, сдаюсь!» — и потерял сознание. Сделали операцию, проснулся я на столе, рука уже в гипсе. Перенесли меня в палату. В палате радионаушники. Я их надел, а там говорят, что война окончилась. В самый последний день войны я оказался в госпитале.

А у меня в Ленинграде очень много родственников. Они узнали, что я здесь. И стали приходить, приносить гостинцы. У меня тумбочка уже набита, и там крышки уже взрываются от подарков.

Я надиктовал письмо для дяди Самуила, маминого брата, который был врачом. Мой дедушка всячески поощрял и помогал ему получить образование. Дядя Самуил учился в Казани. Долго работал фельдшером, но учиться в мединституте смог только после революции. Там же он познакомился со своей будущей женой Фрумой Ханиной. В годы Великой Отечественной войны получил звание подполковника медицинской службы. Когда я был маленьким, дядя ежегодно приезжал в отпуск в родной город Городок. Как гордился мой дедушка, когда на двери дома появилась табличка: «Доктор С. Г. Гайдук». Ведь это был первый доктор в Городке. На приём к нему приходили больные.

Самуил Григорьевич Гайдук. 1910-е

Жена дяди Самуила Фрума и Израиль Оскотский. 1940

Так вот, дядя Самуил узнал, что начальник института, где я лечусь — его друг, написал ему письмо. Тот ко мне пришёл и спрашивает, что мне надо. Я попросил не отправлять меня в другой госпиталь. Меня оставили. После выписки я приехал в Казань. Меня послали в казанский санаторий долечиваться. Это был уже конец лета, и только после этого меня демобилизовали.

Я поступил на работу на курсы усовершенствования военно-технического состава Красной армии. Это Каргопольские казармы. Был там заведующим чертёжным бюро. И началась война, но меня не отпустили. Я был необходим здесь, делал пособия для обучения командиров для изучения танков. Поступили танки американские, английские по ленд-лизу, и танк чехословацкий. Чехословацкий был очень интересный, никто его не знал. Вот я его изучил, составил чертежи, схемы действия, схемы управления. То же самое с американскими танками и английскими.

Но война продолжалась. Жизнь была в то время очень тяжёлая (хуже, чем сейчас, конечно). У меня было уже три сына: Марик шести лет, Эдик четырёх и Феликс одного года. Да ещё у нас жила нянька — девочка четырнадцати лет. Продукты питания по карточной системе. Трудно сейчас представить себе, как можно было прожить по карточкам. Сахар — 200–300 граммов на человека в месяц, отоваривались пряниками. Жиров столько же — отоваривались заменителями, и то не регулярно. Крупа очень редко выдавалась. Вся надежда на хлеб. Служащим по 300 граммов в день, детям и иждивенцам по 200 граммов. Общая наша зарплата примерно 300 рублей. Буханка хлеба на чёрном рынке стоила 90 руб­лей. После обязательных расходов зарплаты оставалось на буханку хлеба и пару килограммов картошки. «Левых» доходов ни деньгами, ни продуктами у нас не было. Жили впроголодь. Послевоенное поколение, конечно, не может себе представить этого. 200–300 граммов хлеба в день, скажете вы, вполне достаточно. Но вы забываете, что кроме хлеба почти ничего. Что значит буханка хлеба? Я испытал!

После лечения в госпитале, мне всегда хотелось есть, несмотря на то, что солдатский паёк был лучше гражданского. Старые газеты для курящих тоже дефицит, а я в красном уголке распоряжался ими. Однажды я совершил «коммерцию» — пачку старых газет продал и купил буханку хлеба, буду, мол, несколько дней прибавлять к своему пайку. И отщипнул от буханки… Ещё отщипнул и потянуло, как пьяницу к водке. Пока дошёл до казармы, буханки уже не было.

Можно себе представить, что 200–300 граммов хлеба в те годы не утоляли голод. А дети просят есть. Притом, их продовольственные карточки приходилось отдавать в детский сад. Пробовал я прикрепиться на работе к офицерской столовой, но карточки должен отдать. А дома как?

Другая беда — тяжёлое положение на фронтах. Немцы стремительно продвигались на восток. У городов Калинина и Сталинграда уже вышли к Волге. На очереди Казань. Если кое-кто допускал мысль, что как-нибудь проживёт и под немцем, для меня нет выбора: победа или смерть. Гитлер уничтожал евреев как в самой Германии, так и на всех оккупированных территориях. Что ожидало моих детей в случае прихода фашистов, тоже было ясно… Вот в таком напряжённом, полуголодном и нервном состоянии проживала моя семья.

Случилось так, что в феврале 1942 года мы с женой разошлись… Детям я приносил часть своей зарплаты и оплачивал детский сад. Очень часто забирал их к своей маме. Позднее, когда я был уже на фронте, младший сын Феликс не выдержал тягот войны и осенью 1943 года умер.

В 1942 году я поступил на первый курс авиационного института. Учился на вечернем отделении. В феврале 1943 года кончилась бронь, и меня мобилизовали. Детям помогали мои мама и старшая сестра Хана. Она работала в министерстве пищевой промышленности, и ей перепадали некоторые дополнительные продукты. Также она пользовалась льготами как вдова погибшего офицера.

Справка об отчислении из института в связи с призывом в армию. 20 февраля 1943

Меня направили в командное училище в Саранск. Там я учился всё лето 1943 года. И ближе к осени, когда немцы стали наступать на Курск, всё наше училище направили на отражение немецкого наступления в качестве рядовых. Хотя оставалось полмесяца до окончания училища, и были бы мы тогда лейтенантами. Но время такое, что отправили рядовыми.

И вот мы начали наступление на немцев. Я был связистом-телефонистом и, кроме винтовки, должен был таскать с собой очень тяжёлую катушку провода и телефон. Моя обязанность была налаживать связь. Во время наступления на Белгород мне попался один немец с поднятыми руками. Я его взял в плен и повёл в штаб. Думаю, сейчас, проверю свои познания немецкого языка. Стал с ним разговаривать. Оказывается, мы смогли понять друг друга. Он сказал, что не стрелял — тоже оказался связистом, только спрашивал: «Меня не расстреляют?» — «Нет, не расстреляют». Довёл я его до своего штаба. Там передали другим, которые повели дальше. Я смотрю, тот, который повёл его, избил, снял с него сапоги. Что было дальше, я не знаю.

За взятие Белгорода я получил письменную благодарность от Сталина.

Мы наступали по такому полю, где нас из орудий обстреливают, а подвозить питание не могут. И мы находились на подножном корму: это семечки, это рожь, пшеница спелая. Этим и питались несколько дней. Потом мы заняли то ли пересохшую речку, то ли противотанковый ров. Оборвалась связь с батальоном. Мне приказ — наладить связь. Значит, я должен идти несколько километров по проводу, и там, где разрывы, соединять. Дошёл до штаба батальона. Мне говорят: «Связи опять нет, немедленно отправляйся обратно».

Уже утром, подходя к нашему расположению роты, я увидел три немецких танка на нашей стороне этой сухой речки. И каждый танк впереди себя гонит группу наших солдат. Когда они ушли далеко, я спустился к этой речке, там много убитых, командир роты убитый, валяются партийные билеты. Я пошёл опять в штаб ба­тальона и рассказал о случившемся. Мне не поверили. Сказали, что я паникёр и меня сейчас расстреляют. Немедленно наладить связь! Ну что ж, я наладил связь, дошёл опять до рва. Телефон мне пришлось раскопать, он был спрятан. Связался со штабом и говорю: «Я один».— «Держите связь, сейчас наши танки подходят». Я вижу, подошли наши танки и стали обстреливать немецкие. Немецкие танки позади, наши танки впереди, и я вижу, как летят снаряды через мою голову. Я всё это сообщаю по телефону. Вижу, как несколько наших танков загорелись, маневрируют. Немецкие танки мне не видно. Один наш снаряд бухнул около меня. О, думаю, шутки в сторону, полез я в окоп — иначе мне достанется.

Наступил вечер, танковая дуэль закончилась. Появился один лейтенант, который велел мне всё смотать и уходить отсюда. И решил я, что нас заменят другими. Оказалось, нас построили, мы всю ночь шли-шли и пришли на другой участок фронта. Это был такой период, когда из войны можно было выйти или убитым, или раненным, а живым, целым — нет! Подкрепление не дают. И вот я уже пехотинец, с винтовкой. Пошли в наступление. Немцев не видно, они в лесочке, а нам говорят: «Стреляй и всё! Стреляй, чтоб было больше шума на ходу». Ну что ж, бегу, стреляю. И вдруг меня из автомата в нескольких местах ранили: в плечо, в шею, и главное — это выбили зубы, зубы раскололи челюсть. Ну, думаю, всё, отвоевался.

Попал я в медпункт, там мне оказали помощь, потом отвезли в более крупный госпиталь, потом поездом в Сибирь. В Сибирь — это хорошо, там, в Новосибирске, дядя Самуил. Но меня хотели высадить раньше — часть раненых высаживали. Нет, мне надо в Новосибирск! Я спрятался под мостки. Когда кончилась выгрузка, в вагон не пускали. С одним новосибирцем на подножке, чуть ли не голые в начале осени, мы поехали дальше. Доехали…

После лечения меня признали негодным в строй. Потом в Новосибирске я долго был в батальоне выздоравливающих. Демобилизовали меня уже в конце 1945 года, и я приехал в Казань к маме и детям. Восстановился в КАИ.

Снова в КАИ. Вернувшись с Победой, многие фронтовики становились студентами. Мирная жизнь ждала новых специалистов.

В самое трудное время Отечественной войны моя мама оптимистически смотрела вперёд и приложила много энергии, чтобы её внуки Марик и Эдик учились в музыкальной школе. Водила их за руки, иногда дважды в день. Как она радовалась, когда после войны мы устраивали концерты трёх поколений! Мама, Марик и Эдик — на скрипках, я — на мандолине.

Мама дедушки Эсфирь Григорьевна, его сыновья Марик и Эдик и дочь его сестры Ханы Галя. На обороте фото написано: «На память папе от сыновей, племянницы и мамы». Май, 1944

В 1947 году я снова женился на хорошей девушке Поле двадцати трёх лет, и у нас родились дочь Элла и сын Юра.»

Дети Израиля Оскотского и Полины Смоляр Юрий и Элла (моя мама) на шествии «Бессмертного полка» с портретами родителей. 2016

После войны и всю жизнь дедушка всегда что-то мастерил. Казань. 1970-е

***

Моя прабабушка дождалась с фронта и своего младшего сына, брата дедушки, Льва Марковича Оскотского, о судьбе которого мне рассказала его дочь Софья Львовна. Он был на пять лет моложе дедушки, в 1940 году служил на Дальнем Востоке на реке Халхин-Гол. Собираясь в конце службы домой, он услышал известие о начале войны. Домой подготовленных солдат не отпустили, сразу отправили под Москву рядовыми. С товарищами они должны были бежать вслед за нашими танками, прикрывая их и добивая врагов, вылезающих из своих горящих машин. В какой-то момент не осталось ни одного уцелевшего танка, кругом были немцы. Куда идти — непонятно, небольшая группа солдат оказалась в ловушке. Решили, что нужно прорываться. Пробираясь через леса, попали в перестрелку. Льва ранило, минный осколок прошёл за левым ухом через голову и вылетел через левый глаз. Каким‑то чудом он остался жив. Случилось это 28 октября 1941 года. Кто-то дотащил раненого солдата до полевого госпиталя. Всё-таки они прорвались!

Братья Изя и Лёва Оскотские продолжали лечение и восстановление после ранений в Новосибирске в госпитале, где работал их дядя Самуил. 10 июля 1944

Потом Лев долго лечился в Новосибирске, после чего вернулся домой. Стал совершенно седым, хотя до войны был брюнетом. А у его старшего брата, моего дедушки, были рыжие волосы. В 1972 году Роберт Рождественский написал стихотворение «Баллада о красках», о двух братьях, чёрном и рыжем, воротившихся в родное село к матери после Победы с побелевшими головами. Оно ошеломило не только семьи деда и его брата — их мама до того времени уже не дожила, но и всю родню. Слушали его с комом в горле, сердца колотились от волнения… А сколько было таких рыжих и чёрных по всей стране?

Лев Маркович Оскотский. Май 1975

***

О родителях папы мне почти ничего не известно. И спросить теперь не у кого. Бабушка умерла, когда мне не было и года. К дедушке во Львов мы ездили каждое лето. Мы гуляли по городу, и он угощал меня ароматными бубликами. Работал он на обувной фабрике. Его не стало, когда мне исполнилось семь. Знаю только то, что удалось найти на сайте «Память народа».

Дедушка Лейб Яковлевич Фанюк родился в 1922 году в городе Полонное Каменец-Подольской области Украинской ССР. Был призван в мае 1941 года в городе Бердичев Житомирской области. Служил во второй воздушной армии 1-го Украинского фронта радистом-кодировщиком 230-го батальона аэродромного обслуживания 30-го района авиационного базирования. Имеет медаль «За боевые заслуги». В его наградном листе написано:

«Тов. Фанюк в занимаемой должности радиста-кодировщика метеостанции с декабря 1942 года кропотливым и упорным трудом за время работы проявил себя хорошо знающим своё специальное дело по приёму и раскодированию синоптического материала, не допустил ни одного случая срыва приёма синоптической карты, давая возможность метеостанции выдавать для лётного состава прогнозы с оправдываемостью 98-99 %.

Его точной и умелой работой метео­станция имела возможность своевременно предупреждать о надвигающихся опасностях в погоде.

В наступательный период частей Красной Армии 1944 года тов. Фанюк в течение 3-х месяцев бессменно из-за некомплекта личным составом метеостанции, работая один, не допускал случаев срыва боевой работы.

За отличную работу тов. Фанюк имеет ряд благодарностей от обслуживаемых лётных частей. Порученные ему задания выполняет своевременно и аккуратно.

За самоотверженную работу, проявленную в деле выполнения боевых заданий достоин представления к правительственной награде медалью «ЗА БОЕВЫЕ ЗАСЛУГИ». (Сохранены орфография и пунктуация оригинала, прим. автора).

В мирное время мой дедушка Лейб Яковлевич Фанюк трудился на обувной фабрике во Львове. 1970-е

Работа по поиску сведений о предках-фронтовиках увлекла всю нашу семью, их героизм пробудил интерес уже у их правнуков. А изучение судеб близких людей — лучший учебник истории.